«Погасла вера, погасла любовь к царю и отечеству»
«Погасла вера, погасла любовь к царю и отечеству»
95 лет назад подходил к концу самый лучший, как было принято считать, год в истории Российской империи. При советской власти все ее достижения — от выплавки стали до производства обуви — высчитывались в процентах «по сравнению с 1913 годом». Однако современники вряд ли считали этот год периодом процветания и всеобщего счастья.
«Эта группа имела положительно трагический вид»
В советские времена было принято сравнивать успехи народного хозяйства с 1913 годом как последним мирным годом Российской империи. Все сравнения, разумеется, были не в пользу 1913 года. Между тем этот год был выбран в качестве эталона вовсе не большевиками — о том, что 1913-й был чуть ли не лучшим годом царствования Николая II, и о том, что война и революция прервали начавшийся взлет России, первым заговорил находившийся в эмиграции бывший высокопоставленный сановник Владимир Коковцов. Ничего странного в этом не было: с 1904 по январь 1914 года Коковцов с небольшим перерывом был министром финансов Российской империи, а с 1911 года по январь 1914 года — еще и председателем Совета министров. И как любой сановный отставник он пытался представить время своего правления как лучшее для страны. А последний его год — как лучший из лучших в истории России.
«За десятилетие 1904-1913 гг.,— писал Коковцов,— созидался, укреплялся и расширялся фундамент для здорового и рационального развития всех производительных сил страны… В области промышленности предметов широкого потребления производство хлопчатобумажной пряжи повысилось с 15 миллионов пудов в 1905 году до 23 миллионов в 1913 г., а производство хлопчатобумажных тканей с 13 до 20 миллионов пудов… В области тяжелой промышленности — производство каменного угля возросло с 1091 млн пудов в 1908 г. до 2214 млн пудов в 1913 г. Чугуна произведено было в 1903 г. 152 млн пуд., а в 1913 г.— 283 млн пуд… Таковы были в беглом обзоре достигнутые результаты перед самым началом великой войны и сопроводившей ее катастрофы. Поистине „дела давно минувших дней, преданье старины глубокой“!»
Большевистская пропаганда, разумеется, не могла оставить в руках у врагов такой козырь, как сравнение с последним мирным годом дореволюционной России. Советские агитаторы, подобно Коковцову, сыпали цифрами и фактами, которые должны были показать, насколько советские граждане счастливее подданных русского царя. Но, как это ни странно, сам миф о счастливом 1913 годе советская пропаганда не развенчивала, а скорее поддерживала — ведь если с этим годом сравнивают новые достижения, значит, он того стоит.
Между тем современникам 1913 год вовсе не казался годом изобилия и счастья, несмотря на то, что успехи, о которых писал Коковцов, действительно были. Для них это был самый обычный год, если не считать, конечно, грандиозных торжеств по случаю 300-летия дома Романовых, и лишь последующие годы лишений и катастроф заставили вспоминать его как последний год спокойной и сытой жизни.
В начале 1913 года столичную публику волновали в основном события из области культуры. В январе Москву потрясло известие о том, что сумасшедший иконописец Абрам Балашов набросился с ножом на картину Репина «Иван Грозный и сын его Иван», которая висела в Третьяковской галерее. Журнал «Нива» писал:
«Варварское деяние было совершено, очевидно, психически больным человеком 16 января с. г. в 10 час. утра. Тремя сильными ударами острого садовничьего ножа он сделал 3 пореза около 8 вершков длины каждый. К счастью, глаза Грозного и его сына с их удивительным выражением остались не задеты».
Петербург волновался по более приятному поводу. В северную столицу приехала «знаменитая босоножка» — Айседора Дункан, которая буквально пленила любителей прекрасного. Танцовщица покорила публику своей естественностью и оригинальностью. В начале выступления она выходила на сцену в мехах и шляпке, садилась на стул, некоторое время просто разговаривала с музыкантами и дирижерами, и лишь потом начинала свой танец.
Между тем в театрах и художественных мастерских страны в это время шли ускоренные приготовления к празднованию 300-летия дома Романовых. Власть собиралась использовать юбилей для укрепления своего престижа и демонстрации неразрывной связи царя с народом, в которую после кровавой революции 1905 года и последовавшего террора военно-полевых судов уже мало кто верил. К юбилею было выпущено множество исторических трудов, прославлявших царей, выходили пропагандистские брошюры для народа, а газеты заранее сообщали подробности будущих торжеств, подогревая интерес публики.
Однако сами торжества прошли не так гладко, как бы этого хотелось властям. Официальные мероприятия начались в Петербурге 21 февраля (ст. ст.). Накануне город был украшен гирляндами из электрических лампочек, флагами, портретами Николая II и его предков. «Биржевые ведомости» сообщали, что «многоцветный, разнообразный, местами ярко-пестрый, местами строгий и стильный наряд превращает даже скучные серые петербургские улицы в море цветистых красок и придает им ликующий, праздничный вид». Но перед самым праздником сильный ветер поломал часть украшений, так что вид улиц был не таким уж «ликующим». Корреспондент «Московских ведомостей» остался крайне недоволен увиденным в северной столице: «Обещали зрелище, а получилась одна грусть… Следовало нарядить все в фантастические сказочные одежды. Тогда народ радостно настроился бы, сбросил бы на время заботы трудового дня, насытился зрелищем, которое в наше скучное время нужнее, чем когда-либо».
Торжества начинались в несколько напряженной обстановке. У властей имелись сведения, что революционные партии готовят провокации вроде пения «Марсельезы» и шествий под красным флагом, к тому же в полицию пришло ложное сообщение о том, что в Казанском соборе, где должен был присутствовать император, заложена бомба. В результате, как вспоминал шеф жандармов и товарищ министра внутренних дел генерал Джунковский, «город буквально был обращен в военный лагерь», что, по его словам, «не могло не производить невыгодного впечатления не только на обывателя, но и на самих солдат, находившихся в наряде».
Праздник, который должен был стать символом всенародного единения вокруг трона, также был омрачен рядом скандалов. Председатель Государственной думы Михаил Родзянко возмутился тем, что, по протоколу, думцы должны были стоять в Казанском соборе во время торжественной службы позади сенаторов. Ему удалось уломать церемониймейстера поменять думцев и сенаторов местами, но этим дело не кончилось. Когда все уже заняли свои места, в собор явился Распутин в малиновой рубахе и встал позади думцев. Родзянко устроил скандал, и старец ретировался.
Сам государь и его супруга тоже оказались не на высоте. Во время торжественной церемонии, когда царя должны были приветствовать представители сословий и потомки родов, способствовавших воцарению Романовых, Николай II продолжил беседовать с адъютантами и не уделил пришедшим должного внимания. Вдовствующая императрица во время церемонии тоже откровенно скучала. Городской голова Петербурга и бывший министр народного просвещения граф Иван Толстой так вспоминал о том дне:
«В двух шагах от государя стояла императрица Мария Федоровна… Затем в некотором отдалении, шагах в 10-15 от вдовствующей молодая императрица на кресле, в изможденной позе, вся красная, как пион, с почти сумасшедшими глазами, а рядом с нею, сидя тоже на стуле, несомненно усталый наследник в форме стрелков императорской фамилии. Эта группа имела положительно трагический вид».
22 февраля в Мариинском театре в честь юбилея давали оперу «Жизнь за царя». В театре присутствовала царская семья, но единения царя с публикой не произошло из-за странного поведения Александры Федоровны, которая, как многие заметили, вела себя неадекватно. Дочь английского посла Мериел Бьюкенен отмечала, что взор царицы «был обращен на какую-то тайную, внутреннюю мысль, которая была, несомненно, далека от переполненного театра и приветствовавших ее людей». По словам Бьюкенен, посреди спектакля императрица стала нервно теребить веер, «на ее бледном лице появился нездоровый румянец», а после первого действия она неожиданно уехала, после чего «по театру прошла волна негодования». В целом тот вечер в театре на многих произвел тягостное впечатление.
Празднования продолжались всю весну. Царская семья совершила путешествие по Волге. Но далеко не во всех городах Николая II ждали ликующие подданные. Коковцов, плывший на одном пароходе с императором, отмечал в народе «отсутствие настоящего энтузиазма», а также «очень тусклое и слабое проявление скорее любопытства, нежели истинного подъема». В Костроме царю и вовсе бросили вызов. Предводитель местного дворянства Зузин произнес в его присутствии речь в либеральном духе, после чего у императорской четы на целый день испортилось настроение. Когда же царская семья прибыла в Москву, широкие массы увидели то, что еще раньше заметили зрители в Мариинском театре. Для всех стало ясно, что наследник, которого во время церемоний носили на руках, болен и что с Александрой Федоровной тоже что-то не так.
Политическая жизнь в стране продолжалась, сопровождаемая мелкими распрями на фоне речей о всеобщем единстве. На одном из думских заседаний произошел грандиозный скандал — один из лидеров правых, депутат Николай Марков 2-й, обернувшись к министерским скамьям, воскликнул: «Красть нельзя!» После этого члены правительства объявили Думе бойкот и не являлись на ее заседания вплоть до ноября, когда Марков 2-й наконец извинился.
Скандалы сопровождали и пребывание царя в Москве. Так, во время приема в Кремле император должен был встретиться с дворянами и членами городской думы в Георгиевском зале, а с купечеством и мещанством — во Владимирском. Промышленник Крестовников потребовал от министра двора графа Фредерикса, чтобы купцы стояли рядом с дворянами: «Мы хозяева Москвы. Негоже нам во второй зал!» После долгих препирательств Фредерикс уступил, и купцы выстроились рядом с дворянами.
Однако, несмотря ни на что, в последующие годы, когда жизнь стала тяжелой и безрадостной, многие с тоской вспоминали этот последний большой праздник императорской России.
«Неужели же эти тысячи хозяев дурни, а мы с вами только умные?»
Пришедшие с началом мировой войны экономические трудности заставили вспоминать 1913 год как время изобилия: тогда в сельском хозяйстве большие надежды возлагались на хуторян, вышедших после столыпинской реформы из крестьянских общин. В 1913 году крестьян агитировали покидать общину примерно так же, как впоследствии агитировали вступать в колхоз. В одной из пропагандистских брошюр, вышедших в тот год, например, говорилось:
«В Дмитриевском уезде Курской губернии, в селе Гламаздине, проживает крестьянин Алексей Грошин, который, желая своими глазами посмотреть на жизнь хуторян, ездил в Житомирский уезд, Волынской губернии, где хутора появились много лет назад. И вот что рассказывает Грошин: „крестьяне Житомирского уезда перешли на хутора, и при песчаной почве, при малых земельных долях стали жить много лучше, чем жили в деревне при чересполосице. Заехал я в село Лесовщину, которое разошлось на хутора семь лет назад. Живут крестьяне исправно, нигде не видно таких заваленных изб, как у нас… В селе Бобрик видел то же самое, в селе Андреевке еще лучше, а в селе Черняховке хутора похожи на имения — около домов сады, клеверные поля… В избах здесь я не видал, чтобы было, как у нас, все вместе, и ребята, и поросята, и лоханка, и каравай хлеба. У хуторян все отдельно и у каждого есть чистая комната с полом. У них в клунях не то что у нас, и на дворе не валяется навоз, и скот не ходит по всему двору, а стоит по стойлам“».
Заканчивалась брошюра призывом в духе первых пятилеток:
«Посмотрите, кто зовет вас на хутора. Зовет Государь император, объявивший новый закон о хуторах. Зовет Государственная Дума, в которой этот закон обдумывали крестьяне, бывшие старшины, бывшие волостные писаря, священники, учителя, чиновники, помещики, ученые люди. Зовут вас на хутора и многие тысячи домохозяев разных губерний, вышедшие на хутора. Неужели же эти тысячи хозяев дурни, а мы с вами только умные?»
Система хуторов, безусловно, была более прогрессивной по сравнению с общинной системой, но большинство крестьян не спешило превращаться в фермеров и не испытывало никакого дискомфорта от того, что «ребята и поросята» подрастают вместе, а двор завален навозом. К 1913 году из общин вышло не более 10% крестьян. В то же время, несмотря на успехи сельского хозяйства, потребление продуктов в городах не росло, а скорее даже сокращалось. Так, если в 1907 году в Москве в среднем потребляли 6,29 пуда ржаной муки на человека, 5,16 пуда пшеничной муки и 4,75 пуда мяса, то в 1913 году ржаной муки было 5,55 пуда, пшеничной — 4,85 пуда, а мяса — 4,59.
Несмотря на наблюдавшийся в то время подъем в промышленности, сами промышленники не были склонны к эйфории. В докладной записке Совета съездов представителей промышленности и торговли, представленной правительству, говорилось:
«В промышленности после целого ряда лет кризиса и застоя начался сильный подъем и оживление. Но в то же время выяснилось, что этот подъем недостаточен, что спрос на продукты промышленности в целом ряде отраслей растет быстрее предложения и, неудовлетворенный внутренним производством, покрывается иностранным ввозом. Вместе с тем обнаружилось, что не только в промышленной области, но и в производстве сырья, поставщиком которого является главным образом сельское хозяйство, наблюдается недостаток, и ввоз хлопка, шерсти, сала, шелка и других продуктов растет в громадной прогрессии».
В обществе отечественную промышленность нередко ругали за ее слабость. «Нива», в частности, утверждала, что продукцию российского кустаря «еще долго не заменит наша слабо развитая и слабо развивающаяся фабрично-заводская промышленность».
Лето 1913 года выдалось жарким, и россияне сетовали на дурное качество кваса. В июле «Биржевые ведомости» писали: «Огромный спрос на квас и напитки, с одной стороны, и желание квасников заработать на этом деле как можно больше — с другой вызвали широкую фальсификацию кваса и выделку его на сахарине. Тогда как обычно квас и другие напитки должны приготовляться на патоке… Фальсификаторы усиленно готовят квас на сахарине, и между тем ни один из них еще не привлечен к ответственности».
С жарой были связана и другая напасть — в европейской части страны участились пожары. Так, 17 июля в Петербурге сгорели извозчичьи дворы и лесная биржа. Еще одной проблемой, волновавшей петербуржцев тем летом, был всплеск уличной преступности, отчасти связанный со стремлением столичных властей благоустроить город. Газеты писали, что «с уничтожением Лиговского бульвара, вследствие проводящихся здесь трамвайных работ, все хулиганы этого бульвара перекочевали на бульвар Обводного канала. Хулиганы того бульвара решили не сдаваться и всеми силами отстаивать свои исключительные права на пользование всеми благами уцелевшей „Обводки“. Изо дня в день по вечерам на бульваре Обводного канала происходят битвы лиговских хулиганов с партиею хулиганов „Обводки“. Дерутся жестоко, пуская в ход ножи, палки и камни».
В целом же газеты скорее жаловались на вечные неудобства российской жизни, чем касались каких-то серьезных проблем. Корреспондент «Биржевых новостей», например, писал:
«Каждый раз, когда возвращаешься из-за границы в Петербург, задаешь себе тысячу вопросов: почему у „них“ жизнь так удобна, так налажена, а у нас точно нарочно сделана тяжелой, неуютной, стеснительной?»
Другой автор жаловался на то, что торговцы кокаином делают слишком большую наценку:
«Вначале я брал кокаин в аптеке и платил за крошечный флакон в грамм 1 р. 10 к. Выходит же его у меня 2 грамма в день, т. е. на 2 р. 2 к. Целый месяц я платил эти деньги, после чего аптекарь надо мною сжалился и сказал: „Мы вам, как постоянному клиенту, делаем скидку и будем брать по 90 к. за флакон в один грамм“». Каково же было возмущение несчастного кокаиниста, когда выяснилось, что на складе можно брать кокаин значительно дешевле: «С меня взяли 20 коп. за грамм! За тот же флакон — 20 копеек! Сочтите, сколько я переплатил лишнего!»
Тем летом газеты изобиловали сенсациями вроде создания в России аэроплана «с прозрачными крыльями», который «в воздухе совершенно не виден», или появления на рынке устройства под названием «формовщик носов», которое «исправляет всякую некрасивую форму носа», если долго носить его в качестве намордника. Все лето страна пребывала в состоянии относительного спокойствия, отдыхая после шумных многомесячных торжеств. Тревожные новости приходили только с Балкан, где в ту пору шла вторая Балканская война, начавшаяся через месяц после завершения первой Балканской войны. В ходе этой войны России пришлось делать выбор между двумя своими балканскими союзниками — Сербией и Болгарией. После некоторых колебаний выбор был сделан в пользу Сербии, и когда через год у Белграда возникли серьезные проблемы в связи с убийством эрцгерцога Фердинанда, России уже ничего не оставалось делать, как стоять за сербов до конца.
«Россию называют страною будущего»
В августе в Киеве состоялось первое крупное мероприятие со времен празднования юбилея дома Романовых — первая Всероссийская олимпиада. Власть постаралась извлечь из этого события максимальную пропагандистскую выгоду, воспользовавшись Олимпиадой для поддержания авторитета правящей династии. Главой олимпийского комитета был назначен 22-летий великий князь Дмитрий Павлович, который должен был продемонстрировать в Киеве свое умение общаться с народом. В этом деле он, надо сказать, проявил некоторую находчивость. Приехавший вместе с ним великий князь Гавриил Константинович вспоминал день открытия Олимпиады:
«После молебна спортивные организации, Киевские кадеты и гимназисты проходили перед Дмитрием церемониальным маршем. Предварительно мы с Дмитрием обошли их фронт, и Дмитрий с ними здоровался. Меня очень интересовало, как Дмитрий будет благодарить за прохождение киевских гимназисток. Он вышел из этого трудного положения, сказав им: „Хорошо ходите!“».
Другим событием, взволновавшим россиян осенью того года, была катастрофа парохода «Вольтурно», перевозившего эмигрантов из Роттердама в Нью-Йорк, на котором было много эмигрантов из России. 26 сентября в трюме «Вольтурно» возник пожар. Пароход был оборудован «беспроволочным телеграфом Маркони», так что команда смогла послать сигнал бедствия, но поскольку в это время бушевал шторм, подошедшие на помощь корабли долго не могли приблизиться к терпящему бедствие судну. Первым сумел приблизиться русский пароход «Царь», и гибнущие эмигранты были спасены.
Между тем главные события, от которых зависели судьбы миллионов людей, совершались под покровом государственной тайны. Еще в июне российские газеты с большой симпатией писали о германском императоре Вильгельме II, который праздновал 25-летие своего царствования. «Нива» писала, что Германия — «это самая просвещенная страна нашего времени, не имеющая неграмотных; санитарные условия, в которых живет в наше время немецкий народ, не знают себе равных… Если Россию называют страною будущего, то Германия положительно страна настоящего». Однако отношения между двумя империями стремительно ухудшались.
Причин для этого было много. Россию беспокоило, что Германия, пользуясь исключительно выгодными для нее условиями торгового договора, фактически господствует на российском рынке промышленных товаров. Германия поддерживала Австро-Венгрию, которая на Балканах противостояла Сербии. Германия угрожала Франции, которая была союзницей России, а также стремилась укрепить свое влияние на Ближнем Востоке, где у России были традиционные интересы. Хотя Николай II и Вильгельм II на публике поддерживали дружеские отношения, Россия и Германия все больше отдалялись друг от друга.
Еще в начале 1913 года Германия уведомила Россию о том, что собирается сменить главу своей военной миссии в Турции. Но осенью стало известно, что новый глава миссии генерал Лиман фон Сандерс будет командовать турецким первым корпусом, расположенным в Стамбуле. Это означало, что Германия без единого выстрела получает контроль над проливами, чего Россия никак не могла допустить.
Коковцов, которому во время остановки в Берлине было поручено донести до Вильгельма II отношение России к этому вопросу, встретил жесткий отпор со стороны германского императора. В своих мемуарах Коковцов уверяет, что уже тогда понял, что военное столкновение с Германией неизбежно:
«Еще за восемь месяцев до начала войны, в бытность мою в Берлине, было очевидно, что мирным дням истекает скоро последний срок, что катастрофа приближается верным, неотвратимым шагом и что ряд окончательных подготовительных мер, начатых еще в 1911 году, т. е. за три года, уже замыкает свой страшный цикл, и никакое миролюбие русского императора или искусство окружающих его деятелей не в состоянии более разомкнуть скованной цепи, если не свершится чуда… Не узнает только никто того, что происходило в душе государя в ту минуту, когда, докладывая ему в половине ноября 1913 г. о моей заграничной поездке и свидании в Берлине с императором Вильгельмом, я дополнил мой письменный доклад теми личными моими впечатлениями, которые сложили во мне убеждение в близости и неотвратимости катастрофы. Я не поверил этого убеждения моему письменному докладу, чтобы не давать ему огласки даже в той ограниченной среде, которой был доступен мой доклад. Его знал министр иностранных дел Сазонов. Во всей исчерпывающей подробности узнал его в этот день и государь. Он ни разу не прервал меня за все время моего изложения и упорно смотрел прямо мне в глаза, как будто ему хотелось проверить в них искренность моих слов. Затем, отвернувшись к окну, у которого мы сидели, он долго всматривался в расстилавшуюся перед ним безбрежную морскую даль и, точно очнувшись после забытья, снова упорно посмотрел на меня и сказал: „На все воля божья!“»
В декабре петербуржцев и москвичей гораздо больше международных событий волновал приезд знаменитого комика Макса Линдера. В Петербурге поклонники прямо на вокзале распрягли экипаж своего кумира и сами дотащили карету до кинотеатра. В Москве Линдера встречали не менее восторженно. Комик в сопровождении толпы носился по Кремлю, кривлялся возле Царь-пушки и пытался шутить на ломаном французском. Московские воры поприветствовали зарубежную звезду по-своему: у артиста украли чеки Лионского кредита на 20 тыс. франков.
1913 год остался в памяти россиян последним безмятежным годом именно потому, что реальное положение вещей было им неизвестно. Скандалы между Думой и правительством в ту пору казались обычным делом, о болезни царевича, казалось, беспокоиться было еще рано, о растущей роли Распутина почти никто не знал, а о перспективах войны с Германией почти никто не думал.
В целом этот год действительно был для России довольно удачным: бюджет свели с профицитом, юбилей династии отметили с надлежащей помпой, крупных терактов не было, как не было и серьезных природных катастроф. Но даже если бы успехов было меньше, а неудач больше, этот год все равно вспоминали бы с теплотой, ведь начавшийся годом позже кровавый кошмар был в любом случае хуже того, что было до него.
Кирилл Новиков
