Крепостное право: между прошлым и будущим - окончание
Крепостное право: между прошлым и будущим — окончание
Большинство людей мыслит на уровне ходовых коннотаций и ассоциаций. Напомню, коннотация («со-значение») – это представления, «прицепленные» к словам. У каждого человека могут быть свои коннотации, но есть и общие, свойственные всем носителям данного языка. Существуют даже словари таких коннотаций, называются они обычно словарями ассоциативных норм. Прежде всего, слова могут иметь коннотации плюс или минус: это нечто хорошее или нечто плохое. Могут быть связаны с чем-то. Выясняется это просто: с помощью более-менее массового ассоциативного эксперимента: людей просят называть или писать все, приходящие в голову слова и вообще всё по поводу данного слова. Так вот у большинства людей мышление вертится в кругу этих простейших ассоциаций. Любые рассуждения и выкладки оказываются слабее закреплённой практически на уровне языка ассоциации (типа: демократия – это хорошо, фашизм – это ужасно, свобода – это прекрасно, принуждение – это ужасно). Именно поэтому продавцов прямых продаж учат использовать в своей речи только «положительно заряженные слова» и избегать отрицательных. Например, американцы учат не говорить покупателю «Вы тратите столько-то»: люди ведь не любят тратить, а надо говорить «Вы инвестируете столько-то»: инвестиция имеет положительную коннотацию. Когда я только познакомилась с этой мудростью – мне подумалось: нет, у нас люди как-то поумнее, их на такой мякине не проведёшь. Оказывается, действует это на всех без изъятия. Хочешь продать что-то: от швабры до идеи – употребляй только положительные слова: здоровье, чистота, красота, престиж, Париж. И это – действует. Точно так и политические слова: надо очень внимательно относиться к их коннотациям. Именно поэтому, создавая новую идеологию, лучше всего использовать совсем новые слова, не обременённые ассоциациями.
Так что Лукашенко не прав, использовав выражение «крепостное право»: не годится оно. Это выражение вызывает страшные коннотации: порка на конюшне, изнасилование дворовых девок и прочие ужасы. А что речь-то идёт, может, о лёгком и ни для кого не обременительном ограничении права стекаться в города и наниматься в охранники – это никого не интересует. Просто никто ни во что не вникает: некогда. Плотный поток информации не позволяет вникать, не до того. Да и зачем, в сущности-то говоря? Потому и воспринимается любая мысль на уровне коннотаций. Не сказать, чтобы я не знала этого раньше, но общение с френдами подтвердило мои прежние знания. За что им – спасибо. (Опять-таки без иронии и «подгрёбок»).
Но это, так сказать, предварительные замечания.
Свобода – это вовсе не простая вещь. Любая свобода, политическая в том числе и, возможно, в первую очередь. Помянутый тут Бердяев говорил: «Свобода – это испытание Силы». Людям часто не хватает наличного уровня их свободы и они мечтают о большей свободе. Точно так дети мечтают стать взрослыми и обрести блага и привилегии взрослого положения: гулять вечерами, не спрашиваться, уходя и т.п. Но на самом деле, быть свободным, как и быть взрослым, очень трудно. И далеко не все с этим справляются. Многим хочется убежать назад – в не-свободу, в детство.
Так уж сложилось, что моё поколение испытало, что называется, на своей шкуре путь из несвободы в свободу, вернее, из меньшей свободы и большую. Уж как мечтала свободолюбивая интеллигенция освободиться от назойливого патернализма государства, когда тебе указывали, что делать, где жить, куда идти и зачем. Как хотелось работать на себя, инициативно, самостоятельно, творчески, принимать самостоятельные решения, свободно конкурировать с такими же свободными и самостоятельными… Помните эти разговоры, эти сладостные мечтания? Кто постарше – помнит! А вот когда это всё случилось и, казалось, жить бы да радоваться – вот тут радость-то и смеркла. Только редкие счастливцы сумели освоить и переварить свободу. Большинство же запросилось назад – в уютный мир пособий, гарантированных зарплат, социальной защищённости и прочих благ, которые готовы были вгорячах сбросить с корабля современности во имя свободы.
И это не в укор, это – естественно. Слишком много свободы – это так же опасно, как слишком много кислорода или слишком много витаминов.
Где норма? Определить её раз и навсегда нельзя. Определить оптимальный уровень свободы – это одна из самых творческих задач любого управления. При воспитании детей очень важно и очень трудно определить, какой уровень свободы полезен и благотворен для данного ребёнка в данный момент. Дашь меньше – вырастит беспомощный инфантил, дашь больше – пойдёт вразнос. Как это вообще должно выглядеть? Тут многое зависит от традиций, обычаев народа и социальной среды. Лев Толстой рассказывал в Анне Карениной, что в то время (1870-е годы) в Англии девушки и молодые люди свободно выбирали себе супругов, а в соседней Франции – выдавали замуж родители по своему усмотрению. Где правильно? Наверное, и там, и там – кто как привык.
А вот наши дни. Я никогда не толкала детей к какому-то выбору профессии или вуза: мне кажется, тут надо действовать по личной склонности. В нашей семье это – зона свободы. А вот моя соседка только и делала, что занималась этим вопросом, начиная класса с восьмого её сына. Наверное, ему такой уровень свободы, когда сам выбираешь профессиональный путь, — непосилен. Нельзя сказать, что универсально правильно, а что нет.
Для правителя это важнейшая задача – понять, какой уровень свободы посилен для народа и принесёт ему пользу и процветание. Не для любого народа и на все времена, а для данного и в данный момент. Это очень сложная и творческая задача. И решать её приходится, что называется, на ходу. Для правильного решения правитель должен очень хорошо чувствовать свой народ, быть частью его, тогда есть шанс решить этот вопрос правильно.
В Советском Союзе, кажется мне, свободы недоставало. Жизнь была чересчур регламентированной, человек не мог проявить в достаточной мере инициативу, что-то придумать, осуществить, сыграть свою игру. Я когда-то писала, что жизнь была прямая и ясная, как коридор в НИИ: из начала виден конец. Я категорически не согласна с тем, что советская жизнь была концлагерем. Если уж она была лагерем, то – пионерским. Иногда нудным, иногда весёлым, но люди там находились на положении детей: о них заботились, давали еду, учили добру, развлекали, но действовать нужно было в пределах утверждённого распорядка дня и не выходить за территорию.
Такая жизнь в пионерском лагере вырастило поколение ясноглазых, добрых, хороших … инфантилов. Я как-то недвано впервые посмотрела фильм «Я иду шагаю по Москве» и подумала: ба, да это же пионеры! Такие весёлые, позитивные и крайне не взрослые. Они как-то не участвовали в своей жизни, им, словно детям, говорили: делай это, учись, а об остальном позаботятся взрослые. Это было в 60-е годы. А в 70-е новые пионеры стали требовательные, недовольные, брюзгливые: почему у нас жизнь не как в Европе и джинсов нет? Дайте джинсы! А нафиг нам такая жизнь, если джинсов нет!
Впрочем, кому-то такое, пионерское, положение было в самый раз, кого-то оно тяготило, но для народа в целом оно было уже не по возрасту. Народ его перерос. Требовалось повышать уровень свободы. Мне кажется, кооперативы, введение малого бизнеса – это было благотворное расширение свободы. Но потом всё пошло вразнос.
То, что в постсоветское время люди стали массово деградировать, спиваться, гибнуть от наркоты – во всём этом я вижу симптомы несварения свободы. Человеку можно и нужно дать ровно столько свободы, чтобы жизнь его улучшалась, а не ухудшалась. Многим, большинству нужны какие-то рельсы, по которым двигаться, какая-то канва, по которой вышивать рисунок судьбы.
Подавляющему большинству людей нужно указать, что ему думать об окружающем мире, какие цели перед собой ставить, как их достигать, куда идти. Это для него не угнетение, а облегчение. Собственно, современный капитализм всё это ему и указывает – через рекламу, через кино, через истории из жизни звёзд. Тут есть существенное ограничение свободы и даже принуждение, но принуждение не внеэкономическое, как при феодализме, не экономическое, как при классическом, марксовом, капитализме, а принуждение психологическое. Человека заморачивают, используя современные психотехники. Мне кажется, что прямой приказ – честнее, но это дело вкуса. Так или иначе, ограничение свободы – дело неизбежное и необходимое.
И даже для творческих людей иногда полезны рамки и рельсы. По себе знаю: стоит пообещать кому-нибудь что-то написать к такому-то сроку (лучше к нынешнему вечеру) – пишется очень споро, не требуется никакого вдохновения и т.п. А для себя – тянешь резину до того, пока утратишь интерес к теме. Мой муж считает, что он не стал настоящим учёным (к чему имел предпосылки) потому, что не нашлось того, кто бы поставил задачу и строго спросил за результат. Рассказывают, что писатель Куприн вёл очень богемную жизнь и ленился писать. И вот какая-то дама-помещица посадила его фактически под домашний арест, а еду выдавала только в обмен на исписанные страницы.
И дело пошло.
Нет ничего наивнее, чем полагать: раз человек что-то ХОЧЕТ делать – он это непременно БУДЕТ делать. Далеко не всегда! Иногда встречаются выдающиеся люди со встроенным движком, но очень многих надо приставить к делу, дать задание, спросить за результат. Иногда дать волшебный пинок.
Многим, очень многим творческим людям ох как не хватает тренера, который бы приходил и орал: «А ну вставай, ленивая свинья, ещё сорок отжиманий!» По моим наблюдениям, на каждый талант, загубленный недостатком свободы, приходится не менее одного, погубленного её избытком. Сколько их – спившихся, опустившихся, а ведь были такие юные дарования, подавали надежды. А вы говорите – колхозники…
(На этом месте кто-нибудь из френдов непременно напишет: «Какая низость: она проповедует шарашки и предлагает пачками расстреливать писателей, а сохранившимся диктовать, что писать»).
Мои продавцы, работающие на себя, мелкие бизнесмены, остро нуждаются во всякого рода энергетических накачках. Оставь их в покое, предоставь самим себе – постепенно заснут, замрут и постепенно перестанут работать. Не все – но многие. Большинство.
А почему, вы думаете, столь трудно самообразование? Нет рельсов, нет экзаменов, зачётов. Начинаешь с энтузиазмом – а потом как-то рассасывается. Да, трудное дело – свобода.
Решить раз и навсегда, какой уровень свободы полезен и благотворен нашему ( и любому другому) народу – нельзя. Невозможно. Это нужно чувствовать, держать руку на пульсе. И постоянно, медленно и настойчиво, воспитывать народ к свободе.
