Рай и пенсионный возраст. Рассказ. — 1ч.

Публикую новый рассказ с элементами мистики моего отца Сергея Гурьянова. Новое произведение — про повышение пенсионного возраста и не только...

Весь вечер я горел и истекал ядом вместе с другими мужественными авторами статей, блогов, комментариев и лайков, что разносили в интернетную пыль вероломную сущность гнилой попытки власти поднять пенсионный возраст. Напихал всюду сотни печальных смайликов, излил четыре развёрнутых и шесть коротких, но очень зловредных комментариев, накидал план своей статьи под рабочим названием «Счастливое детство — не райская старость?», тут ехидство в знаке вопроса, и так устал, так устал, что глаза просто склеились, и я и не понял, как уже на диване, и вообще, я сплю. И приснился мне страшный сон.

Я у себя в Перми, в парке имени великого пролетарского писателя Максима Горького, повелителя гордых буревестников и социальных бурь, иду по центральной аллее. Вокруг обычная летняя расслабуха, народ с детских качалок испуганно – радостно пищит, дети и родители едят мороженое, прыгают на батутах банджи, и беззаботно смеются. Я гордо иду с красным Флагом Победы на длинном белом древке. Тут же на древке, ниже полотнища, закреплён чёрно белый портрет моего героического деда в орденах и медалях. Молодой, красивый, в красивой форме, дед внимательно смотрит по сторонам. А там всякие объявления – для него, наверное, очень любопытные: — «Детская поликлиника. От двух тысяч в месяц и сопроводим хоть до конца!» — Или — «Сидишь в интернете? Борись за счастливый мир, излучай смайлики любви!» — Так, соображаю я, видимо, сегодня девятое мая, праздник, а почему я здесь, а не на демонстрации? Или шествие Бессмертного полка кончилось? Или сегодня не девятое мая? Тогда почему я со знаменем?

Вокруг бегают какие-то шальные люди с наброшенными на плечи потрёпанными российскими триколорами. – Го-о-л! – кричат они в лицо всем попавшимся охрипши и счастливо. — Россия, вперёд! — Опять наши кого-то вынесли, понимаю я, и радуюсь со всеми россиянами. Тут же ко мне подбегает один из этих осчастливленных отечественным футболом созданий и радостно кричит — Зафинти по ценам, брат! Вдарь по буржуазии! — и кладёт к моим ногам розовый резиновый мячик. Мы таким в детстве в футбол играли. Я пнул, мячик улетел к американским горкам, толпа болельщиков с улюлюканьем бросилась за ним. Я пошёл дальше. Мамаши смотрят на меня и, вроде как осуждают, что ли? Одна женщина, с золотым кольцом в нижней губе, нос пятилетнему плаксивому мальчику утёрла и говорит мне неприязненно: — Ты в тир иди, демонстрируй там. Нам здесь воинственность ни к чему, нам здесь и мороженого, и мирного неба хватает. И флаг твой под запретом. Сейчас полицию позовём.

А метрах в десяти стоят два полиционера с кривыми, как турецкие ятаганы, чёрными дубинками — демократизаторами на поясах, стоят, и пристально на меня смотрят. Смотрят и молчат значительно так. Я их почему-то испугался, сон всё-таки, почему-то они мне мутными показались. Такими же мутными, как мысли создателей фильма «Движение вверх», и я от греха двинулся дальше.

Только сделал шагов шесть направо, в противоположную от полицейских сторону, как сверху, с дерева, словно рысь, прыгнул на меня рычащий человек. И главное, как-то я с лёта признал, что это не просто мужик там какой-то, неадекватный грабитель, а что это он и есть, наш молодой и уже такой бедовый на весь край воевода! Меня слегка только задел, вскочил борзо рядом и как закричит тонко — тонко: — Куда, щелкопер, со знаменем?! Ныне вся партийная символика под запретом! — Вырвал у меня грубо знамя и ломанулся со всех ног куда-то сквозь колючие кусты и ларьки с попкорном и кока-колой. Бежит и кричит страшным басом: — Разойдись! Зашибу!

Большая компания девиц с голыми пупками по дороге попалась. Они живо выстроились в ряд, оттопырились задками влево, руку с пальцем в небо вздёрнули и как закричат визгливо — радостно, как сейчас кричат все девчонки России на концертах и на встречах с главнейшими лидерами: — У-у-у-а-а-а!

— Ах, ты ж! Знамя, деда отдай! – бегу я, прихрамывая, вслед за грабителем, да куда там. Он же молодой лось, обежал вкруг ротонды, метнулся вбок, перемахнул без разбега через злые концы высоченного забора и скрылся вмиг где-то в тёмных глубинах стоящего через дорогу «Дома слепых». Бежал, кстати, со знаменем, как ровно в атаку шёл, двумя руками перед собой нёс. И перепрыгивал, знамя из рук не выпускал.

Нынешняя бюрократия! — понимаю я горько. Умение бегать и прыгать — её родовая сущность. А всё-таки, знамя уважает, хоть и кобенится.
Утёрся я рукавом, на скамеечку сел, соображаю, как жить, если такие люди и дальше будут с неба на загривок бросаться? Не выдюжу, вес в обществе мелковат пока. Ладно, до пенсии ещё срок набросят, и я, как дуб, крепости-то доберу.
Тут ко мне кто-то в старомодном штатском костюме и светлой шляпе подходит и садится рядом. Смотрит на меня и улыбается. Дед! Ну точно он, Фёдор Леонтьевич, когда ему было как раз под шестьдесят! Большой, крепкий, глаза иронично чуть прищурены.

— Дедушка! — кричу: — А ты как здесь? — Хотя да, сон, ведь. — А тебя наш воевода спёр! Я бежал, бежал, а он из спортсменов. Они все ныне бегают! Как быки в Памплоне. А ты как здесь? Зачем? Я рад!
— Серёжка, а я как рад! А ты совсем не изменился. Разве что солидней стал, животик отпустил, молодец! Сколько тебе уже? Пятьдесят девять? Пенсия и скидки пенсионерские накрылись медным тазом. Статью злую пишешь, или что страшнее задумал? Повесть, роман? Ах, Серёжа, как же я рад тебя видеть! — Дед взъерошил мне волосы на макушке и с любовью всматривался в мои глаза.
— Дед, а я как рад. А воевода со знаменем убежал! И ты там на древке висишь. Ты там такой орёл в орденах!
— Плюнь. Нет его. Это ж сон. Убёг от людей и всё. Сгинул. Теперь это только плод твоего усталого предпенсионного воображенья. Засочинялся ты, Серёжа. Надо бы тебя проветрить. Пойдём со мной, внучёк. Очень нужно. И для тебя, и для меня, и для всего прогрессивного.
— Дед, конечно. Поговорить с тобой хочу.
— Поговорим. Но, имей в виду — был у тебя сон. А с этого момента всё, что будет, всё, что увидишь – явь. Самая что ни на есть явистая явь. И ты должен всё запомнить, осмыслить и написать. Это категорически серьёзно и предельно нужно. Понял, Сергей? И ещё. Там где мы будем – опасно. Почему – не скажу, но ты знай. Мне обещали, что тебя будут прикрывать, но… – Дед продолжал глядеть в глаза, и говорил очень серьёзно. — Будь предельно аккуратен, вежлив, никуда не лезь, ни к кому не приставай. Смотри, запоминай, всё что увидишь — твой эксклюзив.
Об этом надо будет написать, чтобы узнали.

— А почему я? Я не Прилепин. Я только начинаю трогать клавиатуру на художественность.
— Потому что меня попросили раскопать пишущего человека. А из таких я знаю тебя. И ты мой внук, моя кровь. Кто посмеет на тебя у нас рыпнуться? Я не ведаю сил, что захотят драться со мной без очень и очень большой нужды. Пойдём, внучёк! Или ты и дальше хочешь бродить в этом мире детей и пугливых женщин? А я тебе ножик красивый подарю. Потом.
— Дед, не пойму. Как это, был сон, а теперь не сон. Я не сплю?
— Нет. Сейчас ты не спишь. Время, Серёж. Идём?
— А ты точно дед, а не чёрт лысый? Я за эти годы, знаешь, много чего прочитал.
— Когда ты был маленьким, я брал тебя с собой на первомайские демонстрации. Я садил тебя в машину, обшитую красными щитами, и ты там ехал с шофёром.
— Да! А ты с сотрудниками шёл за машиной, на остановках вы играли на гармошке, кричали неприличные частушки и втихаря вы там пили водку и закусывали! Плясали. Дед, это было так здорово! Солнце, мир, май.
— Идём?
— Идём!
— Дай руку, ничего не бойся, и следи за языком. Пошли.

Дед потянул меня за собой, я сделал шаг вперёд, ещё, было некое потемнение в глазах, холод и потом жар в теле, стало вдруг легко, захотелось прыгать на ножке, так стало легко и невесомо внутри меня. Словно время дожития с плеч сбросил. Передо мной было поле — зелёное презелёное. Просто — таки изумрудное и полное вечной радости поле. И было оно огромным, и где оно кончалось, я не видел. Не поле, а русская песня какая-то. И небо. Радостью звенело это голубое чистое небо. Вдали, вразброс, стояли квадратные тёмно зелённые взводные палатки, шатры с развевающимися разноцветными флагами. По полю в разные стороны быстро скакали всадники на мощных конях, одетые кто в кольчуги, кто в горящие жаром кирасы, а кто и в зелёную полевую форму, с будёновками на головах. Все при оружии, с мечами, шашками и саблями, кричат возбуждённо — радостно, трубы протяжно играют что-то мобилизующее и мужское.

— Что это, дед? – спросил я писклявым голосом, обернулся и не по детски удивился. Дед здорово преобразился в этом радостно — лихом и полном войны мире. Он был таким же, как на военной фотографии: лет двадцати восьми, в чёрном кителе со стоячим воротником, с боевыми медалями и орденами. Крепкий, гордый, красивый и бранный. Воин по сути своей!

И дед смотрел на меня изумлённо. Сказал: — Эк тебя, Серёжка, перекорёжило. Хотя, умно. В таком виде тебе здесь безопасно будет. Солдат ребёнка не обидит! Умно, надо будет отметить.

Поскольку мне всё-таки уже за пятьдесят, жизнь я пробовал всякую, да и в интернете с такими неожиданностями, бывает, столкнёшься, то я ничего об изумрудном поле, скачущих военных и преображении деда спрашивать не стал. Потому что вопрос главный для меня сейчас был другой. Я смотрел деду в исцарапанную пряжку его военного ремня, рост мой был метр с кепкой, одет я был в синий детский матросский костюмчик (без головного убора) в левой руке я держал за ниточку красный воздушный шарик, на котором был изображен автомобиль «Победа», такого же зелёного цвета, как в детстве был у деда, а в правой, чуть надкушенное шоколадное эскимо на палочке, без обёрточной фольги.

— Что это? – спросил обиженно я и заплакал. – Дед, я что, по новой взрослеть начну?! Я не хочу – у – у – у!
— Не реви, Серёжа. Это временно, для маскировки. Пока ты здесь. Не волнуйся, домой вернешься, живот прирастёт вместе с болячками. А такой, ты мне больше по душе! Сколько я с тобой, мальцом, нянькался в своё время! Как было хорошо-то!
— А где мы? И что эти на конях в разные стороны как бешенные носятся?
— Гонцы. Сбор, значит, объявлен. Поспешим, Серёжа. О, за нами скачут. Честь-то какая, сам Василий Иванович?
К нам на огромной скорости неслись два всадника. Передний, в папахе, развевающейся чёрной бурке и на золотистого цвета коне был похож на Чапая Василия Ивановича. Бурка за прославленным комдивом развевалась так же лихо как и в виденном мною в детстве десятки раз фильме. За ним скакал красноармеец в будёновке с ещё одним конём рыжей масти в поводу.
— Здорово, Фёдор Леонтьевич! – прокричал Чапай радостно (а он всё же похож на актёра Бабочкина) и беззаботно. — Вовремя ты мне подвернулся! Просьба тебе от Михаила Васильевича!
— Фрунзе? – насторожился дед. – Я по другому ведомству.
Чапай легко соскочил с коня, пожал уважительно руку деда и быстро, но внимательно, мазнул по мне взглядом.
— Батька Махно со своим воинством бузят! Бочки с райским сладким вином порубали, по всему гуляй своему полю шахматные доски с фигурками в грязь повбивали, книги по стратегии и тактике нерегулярной кавалерии пытались в польском секторе на самогон поменять! Сидят сейчас кругом, письмо пишут в небесную канцелярию. Требуют амуницию последнего фасона, в цифре, но с эполетами, и холодного оружия из златоустовской стали! Вот, бесенята! — Чапай взял деда под локоть и задушевно продолжил.
— Все ж знают, что батька в раже только тебя слушает. Боится он тебя, балтийская твоя лихая душа, иль любит, но Михаил Васильевич очень проникновенно просит ехать тебе к батьке и призвать его к дисциплине. Выступить ведь можем в любой момент!
— Есть решение?
— Ну, Иосиф Виссарионович к Владимиру Ильичу на приём давно уж убыл, ждём с минуту на минуту.
— Творец грузит Владимира Ильича такими вселенскими проблемами, вряд ли у него найдётся время нашу заботу так быстро рассмотреть.
— Так оно, а всё ж мы свои. Родня по роду человеческому. Конечно, могут и отказать, но мы на всякий случай манатки собираем. Фёдор Леонтьевич, езжай к Махно. Просят тебя.
— Не вовремя, комдив! Мне этого хлопчика, Серёжу, надо лично в руки Георгия Константиновича передать. Приказ у меня!
— Не знаю зачем малец из реала маршалу понадобился, но если что, я и сам могу его доставить, а ты старшина езжай к батьке. Михаил Васильевич не может тебе приказывать, но просит. И я прошу, Федя, угомони Махну, бисову его анархистскую душу! Тьфу! Выругался в таком святом и красивом месте, чтоб его козы задрали!
Дед на секунду задумался, внимательно оглядел поле со скачущими в разные стороны гонцами и отпустил мою детскую ручонку.
— Серёж, сейчас ты с Василием Иванычем прокатишься. Всю жизнь потом гордиться будешь. Я на мгновенье отлучусь. И ешь уже своё мороженое, что ты его всё в руке даром носишь?! А шарик не отпускай. Он тебе понадобится.
— Хорошо, дедушка – пропищал я.
Дед забрал у красноармейца вожжи запасного жеребца, с прыжка, не касаясь стального стремени, вскочил в седло и обняв коня за шею, что-то шепнул ему в ухо, тронул ногами и тот рванул вперёд.
— Охранять! – резко выкрикнул Чапай, красноармеец потянул за узду, и бросился вслед за дедом. Василий Иванович с любопытством уставился на меня.
– Ну, здравствуй, Серёжа.
— Здравствуй, дядя командир — ответил я робко, оказавшись наедине с таким великим человеком. Преодолевая волнение я укусил мороженое (очень вкусное!) и спросил – Дядя, Чапай, а где мы?
— А ты малец к Фёдор Леонтьевичу-то как попал?
— По родственному. Дедушка он мне.
— А сюда он тебя зачем привёл? Сюда просто так не водят. Ты часом не замаскированный диверсант из ведомства твоего, как ты говоришь — деда? Дед-то уже лет тридцать здесь шороху нагоняет, а тебе и пяти годков не будет? Дай-ка в глаза твои красивые посмотрю!
Комдив пристально уставился мне в глаза, взгляд его был жёстк и несентиментален. И хотя человек я уже не молодой, что-то мне этот взгляд очень нетолерантным и опасным показался. Я взял да и расплакался.
— У – у – у! – ревел я. – Где я?! Где дедушка?! Он мне ножик обещал, красивый! Домой хочу!
Чапай смотрел на меня изумлённо и молча. Потом глаза его потеплели, он схватил меня под руки, поднял и прижал к груди, и защекотал лицо своими колючими усами.
— Ну, всё, всё, матрос! Чую, внук ты, Фёдор Леонтьевичу. Правнук, поди, или ещё далее поколение. Видно приглянулся ты ему, что-то показать на прощание хочет, чтоб запомнил. Всё! Не реви, ты ж воин! Будешь им! Не может земля без воинов! Поехали, отвезу тебя к Георгию. Сдам, как обещал.
Василий Иванович сел на коня, посадил меня перед собой, и тронул вперёд. Поехали неторопливо, так, что мне было спокойно и не страшно. Я ел мороженое и слушал комдива. Тот говорил:
— Как мне тебе мальцу всё объяснить? Сложно тут. Тёмная птица Обида, которую нельзя пустить через рубеж, мост, что надо караулить от лиха одноглазого. Зверь из бездны, что когда-то нагрянет. Левиафан где-то залёг. Ритуалы чудные — иной раз маршал на часах стоит, а солдаты рядом под гусли брагу хмельную хлебают. Законы природы тут диковинные. Нельзя с оружием в руках халфа сказать или пепси, не дай бог! Сразу железо ржой покроется, замаешься отскрёбывать. И много тут тайного. А если по-простому, чтоб даже ты, малец чего-то понял, то я так объясню. Место это – Дом Воина. Здесь обретают воины, что воевали за Россию. Держи шарик подальше, а то усами проколю. Место это — как родник. Отсюда народ, государство, берет волю. Волнуетесь, вспоминая нас, в пример ставите – черпайте волю к жизни полной чашей! В этом наше служение после ухода — слать вам волю жить яростно, волю живыми быть! И соседи тогда поделикатнее планы насчёт вас строят. А тех, кто вместе с иноземцами сражались против нас, против России, тех ты здесь не ищи. Те в иных кущах бултыхаются. Тьфу, гады! Бесы болотные, одним словом, там им и место пожиже! Понятно объяснил?
— Понятно, дядя Чапай. Здорово! Это рай!
— Нет. В раю блаженствуют, а мы — служим. И ты готовься, внучёк дедушкин, к горячим боям. Играешь с мальчишками в войну? Воюете с друзьями с фашистами в огородах? Военной тайны под пыткой крапивой не выдаёшь германцам, Серёжа?
— Когда-то играл, дядя Чапай. А сейчас все по домам сидят, на компьютерах сражаются. Там за всех можно — и за немцев, и за римлян, и за поляков можно. Какую сторону сегодня полюбил, того флаг поднял. Я это не поддерживаю. Мы за Знамя Победы, чтоб его не запрещали, боремся. А сейчас я за пенсии бьюсь. Вы слышали, Василий Иванович, у нас срок выхода на пенсию повышают? Хотят мужчинам шестьдесят пять сделать, а женщинам шестьдесят три. Мы с этим воюем. Нельзя это пропустить. Негуманистично.
— Ты точно не скрытый диверсант?
— Я писателем хочу стать.
— Бл…ди! Воевали – воевали, гибли миллионами, строили вам справедливую жизнь, а вы, внучёк, всё просрали! Не ты лично, конечно, что с мальца брать, а всё ж обидно. Кому-то за всю эту херню придётся очень серьёзно ответить. И скоро, поверь мне, Серёжа.
— Лишь бы не было войны, Василий Иванович.
Чапай с великим удивлением и недоумением посмотрел на меня и даже лошадь остановил.
— Да? Странный, ты, однако, мальчик. Ну, начальству виднее, раз тебя востребовали. Запомни только, Сергей – жить и гнить, хуже чем воевать. Война дело живое! Если она справедливая, конечно.
Мне эти слова комдива не понравились, сразу видно, что человек из другой эпохи, не чувствует нерва современности, но я промолчал. Мы, между тем, подъехали к скоплению военных шатров. Здесь нам встретился маршал Жуков. Он стоял в парадной маршальской форме с орденами и медалями, лицо его было весело, и он внимательно смотрел по сторонам. Он нас заметил, было видно, что маршал удивлён, разглядывая меня у Чапая, но промолчал. Василий Иванович спрыгнул с коня, бережно снял меня с лошади и поставил перед маршалом.
— Это тебе от Фёдора Леонтьевича посылка. Приказал в руки передать. Его самого по делу перехватили, он мне и поручил. Так что вот он, малец, в целости и сохранности. Что намечается, Георгий Константинович?
— Ждём. Скоро всё прояснится, Василий Иванович. За посылку спасибо. Мальчик, идём со мной.
Маршал твёрдой походкой пошёл к центральному, самому большому и красивому красному шатру. Перед шатром лежало, окаймленное палатками, огромное поле, на котором толпились люди в военной форме всех исторических эпох, начиная от самых первобытных, с чубами и шароварами, некоторые, с густыми волосатыми шкурами на плечах, и до самых последних. По крайней мере, я видел солдат и офицеров, в новеньком, чуть не «ратнике», камуфляже и цифре, стоящих кружком, и горячо обсуждающих нечто спорное. Георгий Константинович шёл неторопливо, я с шариком семенил рядом, меня изумлённо разглядывали воины, но что-то спросить у маршала никто не решился. Все уважительно расступались и давали нам проход.
— Как тебя зовут? — спросил, вдруг, маршал.
— Серёжа – ответил я тихо.
— Откуда ты, Сергей? Где живёшь?
— В Перми.
— Был, знаю. Сильный город. Подожди! А это не у вас там, на девятое мая запретили Знамя Победы? Я сводку читал, точно, пермяки отчебучили! Как же так получилось, Сергей?
— А что было делать? Многие со знамёнами пришли, да их не пустили. Начальство сильно либеральное на нас из Москвы наслали. Что нам теперь с милицией драться? Так нельзя. Но мы с этим боремся, вы не волнуйтесь, товарищ маршал! Статей столько написали, фельетоны. Им уже стыдно, поверьте. Мы их всех выведем на всероссийское обозрение. Они пожалеют ещё.
— Ну, молодцы! А что тут, действительно, сделаешь? Нас дерут, а мы крепчаем! — маршал весело и как-то напряжённо рассмеялся. – Ладно, будь рядом.

Мы подошли к группе разгорячённых командиров, стоящих у входа в большой красный шатёр. Командиры были одеты по-разному, кто в стальных кольчугах и шлёмах, а Суворов и Кутузов, я их признал сразу, были в мундирах с орденами и эполетами. Были советские маршалы и полководцы эпохи гражданской войны. Были и какие-то генералы эпохи первой мировой. Я их к сожалению в лицо до этого не видел, потому фамилии не признал. Нас, конечно же, заметили, но вопросов задавать не стали. Продолжили оживлённо разговаривать.

— Нельзя сейчас Россию без воли оставлять! – эмоционально говорил хмурый воин, с клоком длинных волос на бритой голове, золотой серьгой с красным камнем в ухе, шитой белой рубахе и мечом на поясе. – Народ живой ещё, государство стоит, чего бежать! Зачем?!
— А разве тебя, князь, куда-то зовут? – ответил ему сурово маршал Жуков. — Тебя чтут, памятники ставят, книги пишут. Тебе сам бог велел, обитай в Доме, шли волю России. Как быть тем, кто стал неугоден властям, а народ спит? Что нам здесь без дела сидеть, когда во вселенной столько труда для воинов?
— Не тебе, маршал, жаловаться! – встрял тут звонким голосом, генералиссимус Суворов, тоже весь усыпанный орденами и медалями. – О тебе столько понаписали, что грех роптать на безвестность! Грех, маршал! О России думай.
— Последние тридцать лет, Александр Васильевич, такого понаписали, что только и думаю, как меня бог-то ещё здесь держит? Бесы с академиками, историками — сценаристами, с утра до вечера на меня всякую херню пишут и пишут, и хоть бы одна сволочь с полномочиями рот бы им заткнула! Ну, какая тут от меня для России польза?! А по красноармейцам и полководцам с гражданской и говорить нечего.
— Да уж! – кашлянул в усы огорчённо маршал Буденный. – Совсем низвели бесы мелкие, п….ы!
— Солдат и полководцев Отечественной тоже чернят! Чернят, чернят! Потери завышают кратно, не умением, мол, а числом осилили! Трупами завалили! – горько сказал маршал Конев, стоящий рядом с Жуковым. – Пишут и за нас, немного, но разве это устраняет обиду? Почему враль и разрушитель идёт гордо и зарплату от государства получает?! Это что?
— Нас семьдесят лет травили и над нами смеялись — сказал возбуждённо какой-то полноватый генерал, явно из белогвардейцев. — И ничего. Переждали, а теперь и мы дать что-то России можем. Ждать надо, Георгий Константинович. Бог милостив. Он иногда такие завинченные сюжеты выписывает!
— Вы, Антон Иванович, и одаривайте! С вами они всех супостатов поколотят! — Маршал обернулся и увидев стоящего чуть в отдалении воина в кольчуге, позвал его: — Василий! Буслаев! Забери парня Сергея. Твоего начальника внук, цени доверие! Будьте недалеко, в любой момент можем позвать. Что будет спрашивать — объясняй.

окончание следует

https://gurianov-pavel.livejournal.com/168132.html